Рита тихонько засмеялась. Ванечка заерзал на коленях, пытаясь повернуть к ней лицо и заглянуть в глаза — почему она смеется, но Рита не хотела, чтобы он видел сейчас ее лицо, и уткнулась подбородком ему в макушку.

— Тсс… — прошептала она. — Приготовься. Сейчас мы задрожи-им и полети-им.

Им еще долго добираться до берегов Вятки, которая течет по средней полосе России, стремясь влиться в Каму, а оттуда в Волгу, и дальше, дальше… Не слишком полноводная, самая обычная река в этом мире. Там, обращенный к воде, на обрывистом берегу стоит пятиэтажный кирпичный дом, в котором Рита выросла. Из окон виднеется слобода Дымково, которую Вятка регулярно и настойчиво заливает водой по весне, но упрямые, а может, просто равнодушные — что-то менять — значит, суетиться, а если суетиться, то включать чувства и разум, — вятские люди не трогаются с места. А, мол, как залила, так и отольет, и длится это уже не одну сотню лет. Потом снова, дав порезвиться своенравной воде, люди продолжают упорно месить глину и лепить своих барынь и кавалеров, раскрашивать в райские краски птиц и свистульки. Они разлетаются по всему белу свету под именем «дымковская игрушка», морочат людям голову о яркой жизни тех мест, где их лепят.

Но обычно там, где серо жить, красят хоть что-то в яркие цвета, а где ярко жить, то ничто ни в какие цвета не красят. Без того в глазах рябит. Рита никогда ничего не чувствовала к этим глиняным вещицам, невиданным героям невиданной жизни. Но теперь, после знакомства с Сысоем Агеевичем и с собой, новой, Рита поняла — люди, лепя своих глиняных уродцев, вводили себя тем самым в состояние счастья. И тогда могли просить у жизни все, что хотели. А хотели они хоть немного радости, и получали ее от восторгов, а также от похвал таланту — или лихости?

— Ваш малыш будет сок или воду? — Приветливый голос стюардессы вывел Риту из размышлений о прошлой жизни. Она вдруг почувствовала, что, пожалуй, впервые думала о своем городе, в котором прошли детство и юность, без всякого раздражения. Это ей понравилось.

— Ванечка, что будешь? Скажи Марине, — назвала она стюардессу по имени, которое прочитала на карточке, прикрепленной к форменной голубой блузке.

— Сок, пожалуйста!

— Ого! Да мы самостоятельные, — засмеялась девушка, наклоняя кувшин над пластиковым стаканом.

— Не до краев, а то он мокрый, этот ваш сок, — командовал малолетний пассажир.

— Как скажете, мистер, — в тон ему ответила девушка.

Рита с удивлением уловила приказные нотки в голосе Ванечки. От кого же? От матери? Или от отца? Может, у него в роду были большие начальники? Она улыбнулась.

— Спасибо, — между тем ответил Ванечка и сам снял с коричневого подноса прозрачный стаканчик с соком.

— На здоровье. Сок прибавляет силы, твой папа похвалит тебя, если ты будешь сильный… — бормотала привычную дежурную чепуху стюардесса, а Рита искоса наблюдала, как станет держать этот удар ее сын.

— Я уже сильный, — ответил он на ту часть пожелания, которая ему показалась более важной.

Рита почувствовала, как радость разливается по всему телу. Парень с характером, снова и снова удивлялась она. Это здорово, ей будет интересно жить рядом с ним, наблюдать и направлять…

«Стоп, дорогая, «направлять» — не слово. Забудь. Уж Кого-кого, а тебя направляли. Потом полжизни не могла вырулить на свою дорогу. Вырулила, — вздохнула она, — только для этого пришлось сбежать на край света и начинать рулить оттуда. Ты будешь жить рядом с мальчиком, — сказала она себе. — А он будет жить рядом с тобой».

Она вздохнула с невероятным облегчением. Как хорошо, когда есть кто-то, кто помогает принять решение. Смешно, но оказывается, ты можешь опереться даже на того, кто целиком зависит от тебя. Когда ты один, ты можешь допустить, что не нужен самому себе, такое бывает со всяким. Но когда ты точно кому-то нужен, ты принимаешь решения ради другого…

Рита снова посмотрела на спящего сына, включила свет и задернула занавески.

3

Время в городе на Вятке летело быстро, поскольку у Риты началась совершенно другая жизнь.

Она приехала с Чукотки не с пустыми руками — речь не о Ванечке. О профессии. Сысой Агеевич научил ее мастерству гаксидермиста, а когда Pитa уезжала в Вятку, он сказал ей:

— Однако, дева, дам тебе имя. Приедешь в Вятку, пойди вот к нему.

Он протянул Рите записку. На ней было написано: «Захару Петровичу Старцеву». И адрес.

— Что в ней — не читай. Не для женского ума писано!

Он ухмыльнулся, и глаза его хитро блеснули. Он провел рукой по своей голой голове и отвернулся от Риты.

Старцев оказался здоровенным мужиком, который занимался чучелами столько лет, сколько себя помнит. Когда Рита передала ему привет и записку от Сысоя Агеевича, тот лишь распростер объятия, и Рита утонула в них. От него пахло формалином, свежей мездрой и жиром. Запахи, знакомые Рите лучше других.

— Как он? Крепок еще?

— На сто лет, слава Богу, — в тон ему ответила Рита.

— Он был моим проводником, когда я ездил на Чукотку в экспедицию.

Рита изумленно уставилась на Захара Петровича.

— А чего ты удивляешься?

— Но он говорил, что вы с рождения занимаетесь чучелами.

— А то нет, что ли? При том режиме — подпольно. При этом — подвально. — Он засмеялся свой шутке, которую, вероятно, повторял уже не раз. Она стала его присловьем, не иначе. — Раньше я работал в институте пушнины, научным сотрудником, теперь арендую подвал в этом же институте. Я нынче частный предприниматель. Я нанимаю тебя. Ты ведь за этим пришла? — Он говорил и перелистывал альбом с ее работами, который Рита принесла с собой. — Это, как теперь модно говорить, портфолио, да? Он усмехнулся.

— Как угодно, — пожала плечами Рита, пытаясь понять, как ей этот человек, по душе или нет. Но быстро себя остановила. Ей нужна работа, чтобы поднимать Ванечку, и в данном случае нет никакого дела до того, что чувствует ее душа к человеку, который готов дать ей работу.

Как ни странно, Рита испытала облегчение, а потом удивилась — как быстро новые обстоятельства меняют отношение к жизни и к людям.

— Ты художница?

— Нет, — покачал головой Рита.

— Ну, хотя бы сама для себя делала какие-то наброски?

— Я с трудом рисовала даже огурец в третьем классе.

— Брось, — фыркнул Захар Петрович.

— Я зоотехник по образованию, — объяснила Рита.

— Уже яснее. Значит, анатомию зверья знаешь хорошо. Очень правильная посадка, — кивнул он на фотографию. — Все мышцы работают как надо. А волчара здоровяк.

— Полярный волк, — улыбнулась Рита. — Сысой Агеевич помогал.

— А птиц, я вижу, не любишь. — Старцев вскинул брови и испытующе посмотрел на Риту.

Она пожала плечами:

— Не сказать, что не люблю, но… звери, понимаете… они мыслят…

— Ясно, а птички только поют. Тебе, стало быть, неинтересно, когда только поют. — Он листал дальше. — Ох ты, какая красавица.

Он разглядывал нерпу, она лежала на снегу, совершенно золотая под полярным солнцем.

— Тоже Сысой Агеевич помогал.

— Вижу, вот его профессиональная метка. — Он ткнул пальцем.

— Усы, — согласилась Рита. — У меня никогда, ни разу не подучились такие живые усы.

— Не горюй, нм у кого, кроме Сысоя, они не получаются. Замужем? — неожиданно бросил он.

— Кто? — растерялась Рита. — Вы про…

— Ага, я про нерпу, — засмеялся он. — Если она и была, то ее супруг уже овдовел, коли ты из нее чучело сделала. Я про тебя спрашиваю.

— У меня… ребенок… Сын, — добавила Рита спокойным тоном, но таким, который не предполагал развития темы.

— Понятно. Значит, надо хорошо зарабатывать.

— Да, — согласилась Рита.

— Значит, будешь. — Он перелистнул страницу. — Ну неужели ты никогда не рисовала? — Захар Петрович уставился на горностая, который в зубах держал мышку. Горностай был рыжий, летний, и Рита поместила его возле норки, окруженной мхом.